Вадим Евгеньевич Гринберг – художник, скульптор, архитектор, дизайнер, поэт и просто талантливый во многих смыслах человек. Долгое время он жил и работал в США и Европе и за это время успел получить огромное  количество признаний и наград, включая почетное звание “Европейского Лидера”, которое ему присудили совсем недавно за открытое им новое художественное направление под названием Batch-art.

– Вадим Евгеньевич, принципиально не стану перечислять все ваши звания, для этого просто не хватит отведенного времени, поэтому перейду непосредственно к теме нашей встречи. Познакомьте, пожалуйста читателей с вашим новым художественным открытием, имя которому Batch-art?

​

– Спасибо. Постараюсь просто,  Batch-art – это художественное направление, которое манифестирует идею толерантности.



– Я понимаю, что краткость остается сестрой таланта всегда, и все же, уверен, что читатели настроены на ответ, который даст им пространство для комментария.  Поэтому хочу попросить вас внести определенную ясность в этот концепт,  толерантности вашу как мастера, или направления в целом?



– Я бы сказал, это толерантность не только в направлении, но и в искусстве, а также мою, как художника. В целом могу сказать так, это  смешение стилей различных философий, которое появилось после взрыва коммуникабельности населения планеты, как реакция на снятие табу с различных знаний.  Нельзя не  согласиться,  что "теперешняя" коммуникация позволяет знать всем обо всем, так что уже не остается места элитарным вещам. Собственно это и заставило меня посмотреть на искусство по-новому и обратится к идее моего направления.

– То есть, вы хотите сказать, что современный мир больше не обусловлен знанями, и  Batch-art выступает отражением этой  пожалуй самой  “незаметной метаморфозы”? Но ведь в наше время, что уже только не синтезируется. И  как понять, что есть фьюжн, а что нет?



– Согласен, но только, если подходить к нему с этой точки зрения, то Batch-art это не просто фьюжн, он не родственен, например постмодернизму. Он скорее  направлен на непосредственное достижение и восприятие красоты, что отличает его от постмодернизма  весьма обстрагированно.



– Думаю, такие детали характерны именно для профессионала, тогда как для простого ценителя живописи это останется “табуларасса”.  Хотя я все-таки хотел бы остановиться на некоторых элементах, чтобы, читатель понял о стиле ваших работ. Золото, шерсть, кожа используются вами с особым отношением, я бы сказал с почтением. Похоже, для вас эти вещи значат нечто философское?



–  Это так. Если поднимать такие темы, то позвольте мне также “пролить свет” на мою философию. Сейчас ведь, как говорят,  наступает “Золотое тысячелетие”, так что эти элементы я действительно использую, прежде всего, именно как философию. Однако не подумайте, что я пренебрегаю остальными материалами. Для художника это совсем другое, и прежде всего отношение. Поэтому скажу честно, другие материалы я люблю использовать тоже, но использую я их нетрадиционно.



– Под термином “нетрадиционно” вы подразумеваете не так как принято?



– Именно. Я пишу живописью на металле. Там где другие работают кистью, как принято на холсте, я работаю шпателем. То же самое я могу сказать относительно гобеленов, скульптуры и  оптико–кинетических  объектов, над которыми я работаю не так как люди привыкли видеть в большинстве случаев. Речь идет о контр–рельефе.  В результате мои скульптуры приобретают иные  оптико–динамические свойства.

​

– На данный момент звучит довольно таки экзотично. А что повлияло  в большей степени на формирование вашей философии? Это  годы проведенные на Западе? Или быть может, это что-то другое?  



–  Конечно, время которое я провел на Западе, это время, которое я несомненно ценю. Я вообще делю свою жизнь на два периода – до отъезда заграницу и после.



– Это была иммиграция?



– Нет, я  просто поехал поработать,. Однако заграницей я встретил и подружился с художниками уже мирового масштаба. Это прежде всего такие люди как Джордж Сигал и Джон Болдасари, люди с большой буквы в мире современного искусства. А сейчас в XXI веке я бы сказал, что живу уже в своем третьем периоде.



– Скажите, эта страница вашей жизни  помогла вам осознать нечто большее в искусстве, ведь американский арт, как известно, более коммерческий чем европейский?



– Безусловно, Америка остается  центром современного искусства, Мекка, если хотите, современного искусства. Но для меня не это было главное ,а  то, с чем я познакомился за океаном: колоссальное множество разнообразных подходов к искусству. Да и вообще к жизни в искусстве.



– И насколько я понимаю, в том мире, вы нашли свою нишу. К слову, хочу вас спросить,  как вас воспринял Нью-Йоркский андеграунд?  Мне известно, что вы  делали  свои выставки даже в “Сохо”?



– Не буду хвастать. Скажу скромно. Приняли нормально. Я не открою вам секрет, если скажу, что, для того чтобы добиться успеха в Америке, нужно быть, прежде всего, американцем? А, ведь в Америке  есть много, очень много, по-настоящему талантливых художников, приехавших со всего мира. Но успеха добиваются далеко не многие.  Мне повезло. Я не могу пожаловаться, что мои работы обошли вниманием. Я считаю,  что оценили  достоино.



– Ваша знаменитая серия “Русский кризис”. Как ее восприняли  в Америке?



–   Честно говоря, комментарии были очень разные.  И вы знаете, главное, что мне понравилось,  мою выставку назвали сильной серией. Это многое значит. Даже не ожидал, но в Лос–Анжелесе обо мне тоже написали  статью.



– Но оказываетеся, и это еще не все. Скажите, период, когда вы создали собственную студию в Москве на Пятницкой, не соблазнил о мыслях, что “Эверест покорен” и подниматься выше вроде бы уже не куда?


–  Я бы не стал говорить уж так. Ведь это сейчас Москва стала одним из мировых центров. А в те советские времена  русское искусство, к моему глубокому сожалению было мыльной копией западного. Не так было просто и гладко, как теперь. Хотя, вы знаете, и сейчас ведь тоже есть свои минусы. Ну а где их нет? Хотя, плюсов  я все-таки, считаю больше, чем тогда. Русское искусство медленно, но завоевывает какие–то позиции в мире, и это отрадно.

– Вдвойне приятней слышать такую оценку от человека знающего искусство изнутри. Но как вы, все-таки, считаете, современное русское искусство стало ближе к западному или, оно стало,  в очередной раз, просто другим?

–  Не будем забывать, что современное искусство как токовое, это конечно же американское искусство. Хотя и европейское современное искусство тоже было в свое время  мировым лидером в период импрессионизма, экспрессионизма и других аналогичных направлений.

– Конечно, европейский арт потерял лидерство к началу  революции  именно в Российской Империи. Но как вы считате, это отразилось на  самом русском искусстве?

– Появился  русский авангард, который, я считаю изменил  отношение и, к русскому искусству, да и вообще к искусству в целом. А Малевич и Кандинский вообще изменили мир в искусстве. Еще один уникальный период для мира современного искусства.



– К слову об авангарде хочу сказать, что ваша любовь ко всему необычному привела вас к встрече не только с такими известными во всем мире людьми как Мик Джаггер из Роулинг Стоунз,  но и с таким неординарным человеком русского шоубизнеса, как Петром Николаевичем Мамоновым и его нашумевшим пректом “Звуки-Му”. Группа, которая скажу откровенно была в андеграунде, как в советские, так и в постсоветские времена.

​
​– О да, это были славные деньки. К сожалению сегодня этого коллектива уже нет. Недавно я был в Москве, и узнал, что вышла книга под названием “Звуки-Му”. Кстати, встречался с ребятами во главе с Петром Николаевичем. Получил в подарок их книгу. И что особенно приятно, подписанную  для меня.

–  Не могу не заметить, что вы скромничаете. Согласитесь, что сегодня уже мало кто из ваших поклонников знает, что именно вы когда-то помогли никому не известным музыкантам  впервые выйти на большую сцену?

– Не знаю откуда вы берете информаию, но это правда. Да, я оформлял самый первый выход "Звуки-Му".

– Скажите, вы поддерживаете сегодня какие то контакты с  Петром Николаевичем? Ведь этот человек, как известно, предпочитает аскетическую жизнь судьбе  интертейнера. Хотя человек известный во всем мире.

– Это действительно неординарный человек. И конечно его можно назвать аскетом в мире шоубизнеса.  Человек достаточно успешный в творческом и коммерческом плане. С другой стороны, смотрите, он построил дом под Москвой, а на телевидении его сегодня вообще практически нет. И не смотря на это, мы все равно поддерживаем контакт. Кстати, один из немногих, кто очень интересно относится к моей поэзии. Сказал, что с опаской открыл мою книгу. Но, когда впервые прочел, то, сказал, что понял, что это настоящая поэзия. Поверьте, было невероятно приятно услышать  именно эти слова от Петра Николаевича.
​

– Да, это настоящее историческое событие, когда таким образом реагируют такие люди. Немого  предистории для аудитории. Вы ведь начинали работать в своем родном городе, в Одессе?   Бывало ли так, что вы сравниваете те давно минувшие дни, и вообще то время с настоящим?


– Боюсь многим показаться романтиком, но лично для меня то время действительно было романтичным. Не побоюсь этого слова, чистое.  В те времена мы действительно работали не для того, чтобы находить соответствия с коммерцией, в той мере, как это происходит сегодня.  У людей в ту эпоху, мне кажется,  не возникало меркантильных мыслей в плане отношений друг с другом. Так что свои плюсы все-таки были.



– Кстати, вы помните ваши первые выставки трехмерных работ в одесских магазинах? Мне кажется, это был первый большой момент в вашей карьере. Вы помните, как вашу экспозицию “олимпийского мишки” сравнивали с генсеком Брежневым? Этот момент в вашей карьере, каким-то образом отразился на вашей репутации художика? Ведь  люди говорили, что  “мишка”  этот, дело рук западных империалистов.


–  Это был очень и очень, почти архи-важный период в моей жизни. Смешно вспоминать, но когда автора открыли,  то стали говорить, что и остальные мои работы разительно отличаются от всего, что тогда происходило в искусстве на террритории СССР. Я думаю поэтому их и приписали  сначала западным художникам. Тогда ведь интернета не было, а газеты были заняты другим.
​
​– Еще один парадоксальный момент. Скажите, для вас это стало своеобразной рекламой? Вы почувствовали, что вокруг вас начинает образовываться аура другого человека?

– В какой-то степени, да. Именно в этот момент, я стал открывать для  себя новые страницы искусства. Причем, вы знаете, уже не только скульптуры, но и дизайна. Для меня это было принципиально важным моментом в жизни. Ведь в нашей стране в те времена даже само понятие дизайнер вообще не было известно.



– В этой связи, я думаю, поклонникам ваших работ, будет интересно узнать, как повлияли на ваше  творческое становление родители? Насколько мне известно они так же были творческими людьми?



– Я, прежде всего, воспитывался в интеллигентной семье.  Отец был видным художником и   архитектором, а мать очень красивой женщиной. Насколько я могу судить, как хужодник, с детства я рос в кругу творческой интеллигенции, и это коренным образом повлияло, вцелом, на всю мою жизнь.



– Скажите, а ваши родители принимали какое-то участие при выборе специальностей? Насколько я знаю у вас целых три образования?



– К сожалению принимали.



– Ваш ответ обнаруживает логичный вопрос. Почему, к сожалению?



– Понимаете, то образование, которое я получал тогда, скорей, было связано со временем, в котором мы жили. Признаюсь честно, к выбору моей профессии, я тогда никакого участия не принимал. Но “положа руку на сердце”, могу с сказать, что для меня лично, есть только один вид образования.  И это самообразование. Говорю, как художник. И говорю  то,чему меня научил лично мой жизненный опыт. Поэтому никого не сужу, и к себе, собственно, жду такого же отношения. 



– Но тем не менее, знания из других научных областей все-таки, находят применение в творчестве, и вообще в жизни?



– Безусловно, осведомленность, эрудиция, знание, все это необходимо и полезно во все времена. Но, опять же, как художник, и я говорю, только, как художник, я считаю, что  совершенствоваться самому, гораздо важнее.



– И как продолжение этого интересного вопроса, скажу, что совсем недавно, я узнал, что ваша любовь к творчеству, не ограничивается только миром живописи и скульптуры. Сегодня  ваши стихи переведены уже на многие  языки мира.  Скажите, что, лично для вас, значит, поэзия.  Кто  или что вдохновляет вас к ней?


– Для начала скажу, что, я не могу выделить, что более важно для меня, живопись или поэзия. Потому что, если честно, то поэзия для меня это тоже целая жизнь. Стихи писать я начал еще в юности. Однако основную часть своих работ написал уже будучи в США. А если же говорить о  Музе, то лично для меня, любовь это не только Муза, но и основополагающее качество всего моего существования. В общем отдельная тема для разговора.



– Именно по этой причине, давайте продолжим тему ваших творческих экспериментов. Скажите, сегодня вы уже можете открыть сворим поклонникам тайну, что же все-таки значит творческий псевданим Гринберга  ПистолетОff?


– А никакой тайны  тут, собственно, никогда и не было. Я никогда не скрывал, что  это была всего лишь очередная шутка.  Ну вот скажите мне, ну у кого возникают мысли  при упоминании Пушкина, о каких то пушках? И вот, в один прекрасный солнечный день, ко мне пришла идея, что, если есть в мире Пушкин, который, давайте согласимся с неизбежностью,  может быть только один, то, после Пушкина, я уже могу взять творческий псевдоним для своей поэзии, только как ПистолетОff.  Поэтому я и сегодня не скрываю, что этот псевдоним всего лишь придуманная мной шутка. Даже не знаю, почему он так понравился другим. Лично я считаю, что он даже не подходит к моей поэзии, потому что если вы начнете читать мои стихи, то увидите, что в ней все-таки больше лирики и романтики. 



–  Хорошо, тогда еще она ваша грань, которая так же сформировалась далеко в прошлом.  Напомню вам, что в 80–х  вы уже стали одним из пионеров художественного андеграунда страны.  А вопрос такой, скажите, вы  сами ощущали себя в роли первопроходца на неисповедимых тропах авангардного искусства?



– Хочу подчеркнуть именно то, что в те времена было официальное искусство, и паралленьно неофициальное. Поэтому у андеграундного искусства, как вы  понимаете, не было даже выставок.  Официальных конечно. Не смотря на это, со временем, я стал относить  себя именно к неофициальному, андеграундному искусству. Потому что творчество  для меня это всегда эксперимент и никогда повторение или застывание на месте.  Хотя есть и своии препятствия, потому что творческий акт всегда связан с риском непонятости. Именно этот путь я еще тогда выбрал для себя. И до сих пор стараюсь идти по этому пути и сегодня.  Конечно, не следует думать,  что художник живет только в своей оболочке, и другого мира для него не существует.  Так может показаться. Но это не так.  Например,  я всегда знаю, что происходит в мире, но, с другой стороны, я считаю, что у меня, так же, как и у каждого, есть свой путь. И ничего тут  не поделаешь.



– Ваш путь привел вас к знакомству с  Робертом Раушенбергом, отцом-основоположником современного искусства. 



–  И это еще один, ну очень интересный человек. Еще в 80–х Раушенберг приехал на выставку в Москву. После того, как он посмотрел мои работы, он сказал, что хочет со мной встретиться, и с тех пор мы дружим. Я помню, как этот человек впервые приехал в Одессу в 1988 году, где мы сделали совместный экспериментальный арт-проект, что для того времени, как вы понимаете, означало еще одну “революцию” .



– Это было что-то выходящее за рамки политкорректности?



– Для того времени можно сказать, именно так. Дело в том, что мы решили в виде эксперимента вывезти нашу картину на улицу Водопродовную, а именно на Второе городское кладбище. Но дело в том, что  наш эксперимент состоялся  в день “проводов” , и  мы снимали все это на видеокамеру. И в результате этого курьезного события нас арестовали.  Раушенберг тогда, конечно, не на шутку, испугался, и всем говорил, что теперь его точно увезут в Сибирь.



– И чем закончился этот “международный конфликт”?



– От “кутузки”, нас спасло то, что Раушенберг воспользовался  визитной карточкой Министра Культуры СССР. И когда  мы наконец уже попрощалсь с советской милицией, он с облегчением выдохнул, и сказал: “Вадим теперь давай пойдем в ресторан”. 



–  И вот теперь, спустя уже много лет вы снова в родном городе... Какие чувства побудили вас принять решение о приезде? Я уверен, что читателю будет интересно узнать, что вы думаете о происходящих событиях на родине.



– Я бы даже назвал это чувство настоящей тягой. Тягой по родному языку, тягой по родной культуре. И более того, это огромное желание поделиться накопленным, за годы жизни, опытом, в котором сегодня, как уже всем понятно, нуждается наше искусство. Да и не только искусство. И к тому же, Одесса это не просто мой родной город, это не просто центр искусства одной только  Украины. Прежде всего, Одесса, это центр настоящего нетипичного искусства, что гораздо в большей степени ценится на Западе, и вообще, в цивилизованных странах. Давайте не будем забывать, что Одесса всегда была городом больших и талантливых людей.  Но как вы знаете, тотальная интеграция Одессы в европейское сообщество уже неизбежна, таков порядок вещей. И все-таки я надеюсь, что город не потеряет свою уникальность в мире. Я всегда говорю тем, кто ни разу не бывал в Одессе, что этот город, он как птица Феникс...